Великая депрессия – от краха к “очистительной грозе”

Сегодня непросто найти другое явление, которое определяло бы жизнь людей в большей степени, представляло бы собой неписаный всеобщий кодекс поведения и в то же время подвергалось бы такому всеобщему остракизму, как пресловутый культ потребления.

Большинство специалистов уверены: культ потребления впервые сложился в США в двадцатые годы. Впрочем, это верно лишь отчасти, потому как в действительности мало кто сможет ответить на вопрос, когда в жизнь человечества вошел пресловутый культ потребления. Как и очертить, что из окружающего нас мира бесчисленных вещей нам действительно необходимо для жизни, а что призвано исключительно потешить самолюбие. Уже наши далекие предки, ходившие в хрестоматийных шкурах, носили еще и украшения. И чем дальше от шкур и каменных топоров уходил человек, тем больше было в его обиходе вещей, призванных в первую очередь потешить самолюбие.

Но именно в Америке в двадцатые годы культ потребления стал массовым. Когда уже не только малочисленная элита, а большинство населения получило возможность покупать что-то сверх необходимого для выживания минимума. Уже и специалисты заговорили о “бытовой триаде” : радиоприемник, стиральная машина и холодильник – как о показателе благосостояния. Невероятные масштабы приняла продажа в кредит, причем еще не выплаченные деньги за проданный товар заносились в актив, и на них можно было получать новые кредиты – но уже компаниям.

Именно тогда, в двадцатые годы с их гламуром и шиком, на страницах американских газет прочно прописался термин prosperity – “процветание”. Позади была первая мировая, сделавшая США ведущим игроком на мировой и европейской арене, Промышленность бурно развивалась. В стране разворачивалась та самая знаменитая “гонка за высотой” – строительство небоскребов, ставших вскоре “визитной карточкой” американской архитектуры.

Внезапный удар

Уже потом, анализируя историю Великой депрессии, специалисты будут в один голос подчеркивать: крупнейший в истории человечества экономический кризис разразился внезапно и на фоне полного благополучия. Когда вдруг на фоне активных торгов и роста биржевых котировок, когда Промышленный индекс Доу-Джонса находился на отметке 381.17, вдруг наступил печально известный “черный четверг” 24 октября 1929 года, когда на Уолл-стрит началось внезапное и обвальное падение котировок. За ним последовали “черный понедельник” (28 октября) и “черный вторник” (29 октября). Этот биржевой крах, известный так же, как крах Уолл-стрит, стал началом Великой депрессии.

События развивались более чем стремительно. В четверг 24 октября 1929 года, когда котировки начали обваливаться, инвесторы, следуя известной биржевой мудрости “если падает – продавай!”, сбросили 12.9 миллионов ценных бумаг. Затем обвал продолжался – в последующие дни на бирже “сбросили” еще около 30 миллионов акций. Цены рухнули, разоряя миллионы инвесторов – по подсчетам специалистов, за неделю биржевой паники рынок потерял в стоимости около 30 миллиардов долларов – больше, чем правительство США потратило за всё время первой мировой войны.

Вопреки убеждению многих, “черный четверг” и даже “черный вторник” не сопровождались драматическими сценами с заламыванием рук и патетическими возгласами. Более того, даже не все ведущие американские газеты признали его тогда “событием года” и уж точно не догадывались, что тот биржевой обвал изменит до неузнаваемости и США, и весь мир.

Драматический момент начала Великой депрессии в США довелось наблюдать английскому парламентарию и будущему премьеру Британии сэру Уинстону Черчиллю. 24 октября, в тот самый день, который позже назвали “черным четвергом”, Черчилль находился в здании Нью-Йоркской фондовой биржи. “Я ожидал увидеть столпотворение, – писал Черчилль. – Однако зрелище, представшее моим глазам, удивляло спокойствием и порядком. Строгие правила запрещали этим джентльменам бегать и повышать голос. Так что они бродили, как потревоженные муравьи в замедленном кино, предлагая друг другу огромные пакеты акций за треть прежней цены”. Но уже на следующий день из окна гостиницы, где остановился британский политик, выбросился человек.

США еще не знали ни такой волны разорений, ни такого страшного вала самоубийств. Разорившиеся брокеры, вчерашние миллионеры, пополняли ряды безработных. На улице продавали за гроши самые роскошные автомобили, на ветровых стеклах которых красовался красноречивый плакат: “Я потерял все на бирже”.

Роковую роль играло распространившееся накануне кризиса увлечение мини-гольфом – поля для него чаще всего оборудовали на крышах небоскребов, что считалось особым шиком. Теперь эти крыши облюбовали самоубийцы – некогда процветавшие биржевые брокеры, разорившиеся в одну ночь. В те дни в Нью-Йорке никого не удивлял вопрос портье отеля: “Вам нужен номер чтобы жить или чтобы выброситься в окно?”

И первую свою сенсацию биржевой крах 1929 года принес уже тогда. Двадцатые годы были временем роста популярности марксизма и рабочего дела, о правах пролетариата, о борьбе с толстосумами рассуждали если и не все, то многие. И когда разразился биржевой крах, многие были в глубине души уверены: это “неприятности” богачей. Да еще к тому же не всех богачей, а их наименее привлекательной прослойки: биржевых спекулянтов, которые делали деньги “из воздуха”.

Но уже очень скоро стало понятно: биржевой крах, разоривший в течение одной недели рекордное количество миллионеров-спекулянтов, ударил и по тем, кто никогда не играл на биржевых котировках. Потому что, как выяснилось, в обществе с рыночной экономикой интересы одних накрепко связаны с интересами других. Биржевой крах не просто больно ударил и по реальному сектору экономики. Продажу и покупку акций финансировали банки – при помощи своих кредитов, а теперь, после биржевого краха, они уже были не в состоянии вернуть долги и объявляли о банкротстве. После этого своих кредитных линий лишались предприятия, которые вынуждены были закрываться и выбрасывать людей на улицу. Мир внезапно осознал: разразившийся кризис – это вовсе не “проблемы богатых”. Он коснулся всех.

Работу в США, по подсчетам специалистов, потерял каждый четвертый. Разорялись и уходили с молотка мелкие фермы – их разорившиеся владельцы отправлялись в города в поисках лучшей доли, но работы не было и там. По жестокой иронии судьбы, тогда же по США ударило и природное бедствие – печально знаменитые “пыльные бури”. Впрочем, с тем же успехом его можно было назвать и рукотворным: ветры на знаменитых Великих Равнинах поднимали в воздух тонны тонкого черного песка, в которые превратилась некогда плодородная земля в результате, как сказали бы сегодня, неудачных аграрных технологий. Сотни семей, бросив засыпанные песком фермы, устремлялись в поисках лучшей доли: кто на Запад, кто в большие города.

По дорогам Америки бродили голодные люди в тряпье, готовые работать за еду и ночлег, но работы не было. В городах к хлебным лавкам выстраивались бесконечные очереди. В парках и на пустырях выросли поселки лачуг из фанеры и жести. Именно эти городки, которые в Бразилии именуются “фавелами”, а в Турции “геджегонду”, в США получили название “гувервиллей” – по имени президента Гувера. “Одеялом Гувера” прозвали газету, которой накрывались ночью бездомные. “Флагом Гувера” называли вывернутые пустые карманы, “тележкой Гувера” – легкие фермерские “форды”, в которые жители сельской глубинки впрягали лошадей и везли в город продавать.

А вскоре удары кризиса ощутили на себе и по другую сторону океана. Европа, едва начавшая оправляться после первой мировой войны, сильно зависела от США, точнее, от американских кредитов и займов. После банковского краха поток денег из-за океана иссяк, и Европа также погрузилась в депрессию. А когда рухнула экономика метрополий, это тут же ощутили на себе и колонии. Разговоры о глобализации еще не успели войти в моду, но волна банкротств на Уолл-стрите тут же отозвалась голодом в Индии и нищетой в Африке.

Но самое главное, многие эксперты всерьез рассуждали о том, что именно Великая депрессия в немалой степени способствовала приходу к власти Муссолини в Италии и Гитлера в Германии.

Впрочем, стоит ли возлагать на биржевых спекулянтов с Уолл-стрит вину за начало второй мировой – это спор из разряда тех, где морализаторские рассуждения многократно превалируют над фактами. Но все это будет уже потом, а пока власти США пытались всеми силами остановить волну кризиса.

Уже потом эксперты придут к выводу: расхожий портрет президента Герберта Гувера, который, дескать, оказался совершенно не готов к кризису, не знал, что делать, бездействовал и проявил полнейшее равнодушие к нуждам народа, мало соответствует действительности. Гувер, сам успешный бизнесмен и опытный администратор, делал все что мог. Он предпринимал все, что, казалось, надо было предпринимать для спасения страны. Он исправно кредитовал гибнущие банки и находящиеся на грани разорения предприятия, но ситуация становилась все хуже.

Топливо для огня

Сегодня уже многие экономисты и историки приходят к выводу: те меры, которые предпринимала для выхода из кризиса гуверовская администрация, давали обратный эффект по одной причине: у авторов этих мер не было ясного понимания причин кризиса. Уже потом экономисты испишут горы бумаги, доказывая, что именно запустило роковой механизм биржевого краха и последовавшей за ним Великой Депрессии. И уже понятно, что у столь масштабного кризиса не было, да и не могло быть одной причины. Свою роль сыграли многие факторы, от привязки доллара к золоту до недостатка денежной массы вообще.

Свою роль, без сомнения, сыграл и Уолл-стрит. Точнее, биржевые дельцы, безудержно раздувавшие котировки акций – до того, что на бирже возник эффект экономического пузыря. Здесь, пожалуй, необходимо отступление. Акции и их котировки уже давно стали азбукой фондового рынка и финансовой деятельности. Если дела у фирмы идут хорошо, ее акции растут в цене – эта азбучная истина не потеряла актуальности и по сей день. А тогда, в двадцатые годы, начался невероятный бум торговли ценными бумагами. Акции выглядели привлекательным вложением, их котировки росли, но этот процесс не сопровождался одновременным ростом реальных фондов. Акции, по сути дела, превратились в экономический пузырь, действовавший по той же схеме, что и печально известные финансовые пирамиды: он мог продолжаться, пока привлекал новые средства. А когда поток денег иссяк, вся конструкция “схлопнулась”. Но главная причина была все-таки в другом.

“Пустота желудка” и “полнота кошелька”

Сегодня после распада СССР, многим уже не так-то просто понять, что такое дефицит, что означало в СССР слово “достать” и т.д. И можно представить себе, как действовали в те годы на аудиторию, привыкшую к пустым прилавкам и длинным очередям за синюшными курами, рассуждения знатоков марксистской теории о кризисе перепроизводства.

Конечно, перепроизводство в США мало напоминало пресловутое затоваривание в СССР, где предприятия, исправно выполняя план, заваливали торговлю таким убожеством, которое не могло найти спроса даже теоретически, и советские граждане предпочитали всеми правдами и неправдами доставать супердефицитный импорт. То, что производили накануне кризиса американские заводы, пользовалось прямо-таки ураганным спросом. Но произошло другое – в стране возник дисбаланс между произведенными товарами и покупательной способностью населения. То есть количеством денег у тех, кто эти товары должен был покупать. И вот тут уже полностью оправдал себя еще один постулат из советского курса политэкономии: покупательная способность определяется не пустотой желудка, а полнотой кошелька. Но об этом просто никто не подумал вовремя. Тем более что в развитом рынке производство и потребление и так достаточно удалены друг от друга по времени.

Уже потом историки придут к выводу: Великую депрессию в США предсказал губернатор Луизианы, сенатор Хью Лонг – один из наиболее ярких и противоречивых политических деятелей той эпохи. Более того, Хью Лонг назвал и главную ее причину : как был убежден губернатор, у людей просто нет денег покупать все то, что выбрасывается на прилавки.

И, пожалуй, именно эта теория, которую открыто именуют марксистской, объясняет и тот факт, почему давали обратный эффект все те меры, которые предпринимали для обуздания кризиса власти. В такой ситуации правительство пыталось оказать финансовую помощь предприятиям, но это только подливало масла в огонь. Потому как заводы, получив финансовые инъекции, вновь выбрасывали на рынок все новые и новые порции товаров, которые , увы, никто не спешил раскупать. К тому же кризис, как предупреждают экономисты, беда особая. Столкнувшись с биржевым крахом, с серией банкротств, с ростом безработицы, люди просто перестают покупать что-либо, кроме самого необходимого. И это еще больше усугубляет ситуацию.

Досталось даже визитной карточке Нью-Йорка – знаменитому небоскребу “Эмпайр Стейт билдинг”. Роскошное здание закончили строить как раз накануне Великой депрессии. И многие его помещения оставались пустыми. Городские острословы тут же переименовали его из “эмпайр” в “эмпти” – “пустой”.

“Новый курс”

Как уверены многие эксперты, в 1932 году, когда кризис, несмотря на все предпринимавшиеся правительством меры, разгорелся в полную силу, у президента США Гувера не было даже теоретических шансов на переизбрание. Победу одержал кандидат от Демократической партии Франклин Рузвельт. Четыре президентских срока, вторая мировая, “Большая тройка” – все это будет уже потом. А пока надо было спасать страну. Чем и занялся новый президент, провозгласив свой знаменитый “Новый курс”.

6 марта 1933 года, всего через два дня после инаугурационной речи, он временно закрывает все банки – объявляет “банковские каникулы” на 4 дня, за которые государство проводит проверку их состояния. Банки с риском разорения попали под государственное управление. Устойчивые банки получили право на самостоятельную работу.

Но самое главное, Рузвельт начал планомерно и целенаправленно “накачивать” потребительский спрос. В стране вводились все те меры, за которые долго и безуспешно ратовали профсоюзы: восьмичасовой рабочий день, выплаты по больничным листам, пособия, пенсии по старости. Огромное количество людей привлекались к так называемым “общественным работам” – они занимались озеленением, строили дороги, благоустраивали территорию.

Была создана отдельная кризисная администрация – так называемый Гражданский корпус сохранения ресурсов, который построил трудовые лагеря для безработных – по новому закону там должны были селиться безработные мужского пола от 18 до 25 лет. Молодым людям предоставлялась бесплатная еда, жилье, форменная одежда и зарплата- доллар в день. Руководили ими офицеры из резерва Вооруженных сил. Эти люди строили автомагистрали, пилили лес, рыли каналы. В январе 1934 г. на этих работах было занято 5 млн. человек, а пособия получали 20 млн. человек. Эти люди получали реальные деньги, на которые могли что-то купить, но при этом не производили никаких новых потребительских товаров.

Красная помада

“Новый курс” Рузвельта помог США вывести страну из кризиса. Но любой кризис, предупреждают эксперты, имеет не только экономическую, но и психологическую составляющую. И именно эта составляющая оказывается наиболее опасной: прочитав в газете о банкротстве крупных фирм и закрытии ведущих банков, большинство людей начинают “вести себя осторожно”. И отложить кое-что “на черный день”, отказавшись по возможности от некоторых покупок. И в “команде” Рузвельта понимали: мало дать людям деньги. Надо еще заставить их эти деньги потратить, а не откладывать на “черный день”. В нацию следовало вселить оптимизм – и тут уже свою лепту вносили все.

И прежде всего Голливуд, где, вопреки всей логике “кризисного поведения”, не спешили выводить на экраны трагедию человека, потерявшего все. Киноэкраны заполнили изысканно одетые дамы и джентльмены, беззаботные романтичные юноши и девушки, а сюжет вызывал у “серьезных кинокритиков” прямо-таки бурю возмущения: мелкие недоразумения, музыкальные номера, никакой “социальной нагрузки”! А публика валила валом, находя в кино главное – доказательство, что жизнь состоит не только из проблем, и можно так же завить челку, как у популярной кинозвезды, а в соседнем магазинчике продается кофточка такого же фасона…

Но главным символом выхода страны из депрессии оказалась помада. Та самая ярко-красная помада, на которую в двадцатые годы многие смотрели как на нечто аморальное и считали “потрясением основ”. А началось все с того, когда Элизабет Арден, канадская предпринимательница, основавшая в США свою “империю красоты”, в одном из интервью бросила фразу: девушку с яркой помадой на губах возьмут на работу скорее, чем ту, у которой макияжа нет. И эту идею подхватили все.

Черно-белые кадры времен Великой депрессии не дают возможности увидеть это воочию, но без яркой помады на улицу девушки и молодые женщины не выходили. А помада уже создавала настроение, требуя другого платья, пусть и перешитого из старых гардин, другой шляпки, на которую не грех сэкономить на завтраках, изящных лодочек. Она превратилась в символ всеобщего оптимизма вопреки всему. А уже оптимизм этот включал в себя и радиопостановки, и кинокартины с излишне легким сюжетом, и многое другое.

По мнению экономистов, США начали выходить из депрессии в 1936 году. Другие уверены: последствия кризиса ощущались вплоть до начала второй мировой войны. Более того, именно эта война, как ни цинично это звучит, помогла до конца рассосать ту самую “пробку” из скопившихся, но не проданных товаров, в том числе и за счет бурного роста военной промышленности: рабочие военных заводов получали реальные деньги, но не производили новых потребительских товаров. Впрочем, правы и те, кто считает, что рассуждать о выходе из того кризиса априори некорректно: экономика США уже не вернулась к той модели, которая существовала в стране до 1929 года. Мир стал другим, внезапно осознав, как важна для экономики “полнота кошелька” по другую сторону прилавка.