Русский драматург Островский и Баку

У тбилисского фотографа Дмитрия Ермакова, оставившего большое количество видов Баку XIX в., есть фото, где запечатлен великий русский драматург Александр Островский (1823-1886).

Фото сопровождалось краткой аннотацией, в которой имелся отрывок из дневника писателя за 1883 г.: “…Гулял по Головинскому проспекту, был у Ермакова, отобрал виды Баку”, – писал автор классических пьес “Гроза”, “Бесприданница”, “Доходное место” и др.

Интересно, зачем Островскому виды Баку? В аннотации к фото были упомянуты дневники писателя. Эти записи, сделанные карандашом, нашлись в театральном музее им. А.А. Бахрушина в Москве. В 1923 г. дневники были впервые опубликованы. Из них стало понятно, что Островский провел в Баку почти неделю. Как, когда и зачем он решил посетить Баку, пришлось выяснять с помощью трудов литературоведов.

Из них стало ясно, что к тому времени Островский тяжело болел – сказывалась напряженная жизнь, огромное количество работы и хроническое безденежье. В начале 1883 г. недомогания обострились. Личный врач драматурга, профессор А.А. Остроумов, в мае 1883 г. посоветовал ему “для поправления здоровья” поехать на юг. Островский запланировал поездку в Крым, однако по определенным причинам она не состоялась.

Но на юг поехать было все-таки необходимо, и драматург решил присоединиться к своему младшему брату Михаилу, который будучи министром государственных имуществ, в сентябре должен был отправиться в служебную командировку на Кавказ.

Надо сказать, что Михаил Николаевич был довольно заметной фигурой. Член Государственного совета Российской Империи; почетный член Императорской академии наук, он отличался активной деятельностью, пытался даже при помощи интриг занять пост министра МВД. Этого не случилось, но на посту министра государственных имуществ ему удалось провести в 1888 г. очень важный закон об охране лесов – первый закон такого рода в России.

Итак, наступила осень, и Островский отправляется в путешествие на Кавказ. В дневнике он подробно фиксирует все впечатления. А они его просто переполняли. Им овладевает нескрываемая гордость за богатство и щедрое плодородие южных территорий России: “по высоким равнинам несметное количество стогов, скирд, копен”, “большие рыбацкие селения”, “бесконечные поля кукурузы”.

Искренне восхищен он и красотой живущих здесь людей, их живописными костюмами. “Все это способно наполнить восторгом самую черствую душу“, – констатирует Островский. В письме от 9 декабря 1883 г. своему другу, актеру и драматургу Ф.А. Бурдину Островский пишет, что поездка доставила ему “много удовольствия и много пользы”.

Литературоведы потом отметят, что “пребывание Островского на Кавказе явилось большим литературно-политическим событием. Островский был встречен представителями прогрессивной местной общественности как один из выдающихся создателей великого русского искусства”. “На Кавказе Островский познакомился с композитором М.М. Ипполитовым-Ивановым, адмиралом С.О. Макаровым, драматургом Цагарели…”. О дневниках, озаглавленных Островским “Поездка на Кавказ”, специалисты напишут, что “Это внешне непримечательное, но чрезвычайно значимое произведение для более полного понимания идейно-творческой эволюции крупнейшего русского драматурга”.

Очень много впечатлений принес Островскому и Баку. Туда он отправился из Тифлиса вечерним поездом 7 октября. Островский отметил, что стояла очень теплая погода, “как в августе”.

По дороге Островский отмечал: “слева Кавказ, с снеговыми вершинами, справа снежные Карабахские горы… По дороге – пустыня, кроме Елисаветполя (Гянджи), почти никакой населенности”.

В Баку Островских встретили “губернатор, похож на Дон Кихота, (далее неразборчиво, но можно предположить слово “городской”) голова и разные власти. Казаки с факелами. По дороге от станции до города воткнуты палки, на которых в коробках горит нефть”. Любопытно, это были на самом деле “палки с коробками”, или Островский таким образом описал нефтяные фонари?

Остановились Островские “во дворце, дом Кокорева с Кo, которым заведует Башкиров, человек очень замечательный”. Скорее всего, имелся в виду дом промышленника Василия Кокорева на углу Садовой и Эриванского переулка.

“Отличный прием. Ужин, все по-европейски. Терраса в сад, выходящая на море. Олеандры в цвету, в саду – маслины, инжир, гранаты и прочее, удивительные юкки”.Сам того не желая, Островский дал исследователям истории Баку очень интересную информацию. Выходит, что на месте здания Азнефти, которое еще не было построено, располагался сад.

На следующий день Островский писал: “Ветер бушует, валит с ног, это знаменитый в Баку Nord, он врывается в бакинскую бухту, расположенную на юге, из ущелья. Он прометает и пронизывает Баку насквозь и поднимает страшную пыль, от которой нет спасенья, как ни запирайся. Говорят, конечно, в шутку, что он проникает даже в запечатанную коробку с сардинками. Но волнение он разводит небольшое, потому что дует с берега. Другой сильный ветер, юго-западный, который дует из Персии прямо в лоб Баку, это ветер теплый, разводит сильное волнение и иногда выкидывает на берег суда, что и было неделю тому назад: выкинул 32 судна. Остальные ветры незначительны”.

Далее Островский описывает население Баку и употребляет прилагательное “азербайджанские”, что невероятно важно, так как многие противники Азербайджана все еще пытаются доказывать, что таких понятий, как “Азербайджан” и “азербайджанский” до советской власти не существовало.

Читаем: “В Баку преобладают персияне и татары азербайджанские (шииты). Костюмы оригинальны и живописны: коричневое с синим. Синие чалмы и красные бороды”.

После завтрака Островский “по железной дороге и оттуда в экипажах” отправился на нефтяные промыслы.

Он писал: “Красивая свита: кругом нас скакали казаки в папахах с карабинами за плечами; старшина татарских деревень, в синем казакине, на отличной серой лошади, пристав, в русском мундире, на карабахском золотистом жеребце и какой-то татарин в белой черкеске. На станции нас встретили татары окрестных деревень, и старый мулла, с бородой, окрашенной в красно-кирпичную краску и в синей чалме, поднес хлеб-соль и с большим достоинством говорил приветствие. Мы осмотрели буровые скважины с их вышками и приспособления, как нефть вытягивается и выкачивается из земли.

Видели фонтан Нобеля, его при нас ототкнули. Сначала с неистовой силой и грохотом стал вырываться газ широкой струей, грохот все усиливался, казалось конца не будет этому crescendo; точно тысячи орудий грохочут не умолкая; все заткнули уши из боязни, что лопнут барабанные перепонки. Мы стояли на расстоянии 30 сажен и невольно пятились назад. На всех лицах можно было заметить выражение ужаса, смешанного с удивлением, перед могучими силами природы. Потом у нас был обед: был губернатор, все власти и главные нефтепромышленники. Говорились речи, брат говорил хорошо. Вечером ездили на вечные огни; я был так измучен, что не мог поехать…”

Скорее всего, имеются в виду огни Янардага, т.к. огонь в Атешгяхе уже не горел.

Про понедельник Островский написал, что “райский день; спокойное море покрыто легким паром, солнце светит, как в июне. Гулял по набережной в одном сюртуке, долго сидел в городском саду. Обедали у губернатора… После обеда уехали на паровом катере в море”.

Далее следует очень любопытная информация: “В Баку много осветительного материалу, и потому он освещается хорошо; фонари на каждом шагу. В темную ночь вид с моря на город очень хорош, точно видишь Марсель”.

Эта информация противоречит критике некоторых путешественников и газетным заметкам того времени, что освещение в Баку недостаточно хорошее.

Островский продолжает: “Мы приехали на то место в море, где из земли выходит газ и является на поверхности моря в виде пузырей. С баркаса кинули зажженную тряпку, и море загорелось. Газ вырывается из воды в виде пузырьков, в море игра, как в сельтерской воде; когда газ загорится, то представляется, будто огонь вырывается из воды. Мы входили в самую середку огня, и наш баркас был объят на несколько мгновений пламенем. Такого явления не увидишь нигде на всем земном шаре, кроме Баку.

Возвращение тоже имеет свою прелесть: едешь по морю, среди глубоких потемок, к ярко освещенному городу. Воротились в 10-м часу. У нас опять собрались нефтяники, между ними замечателен персиянин Тагиев своим умом (он из простых каменщиков, а теперь миллионщик) и моряк (неразборчиво, похоже, Макаров – О.Б.) из русских, который устраивал спектакли и сам играл в моих пьесах на мысе Доброй Надежды и в Рио-Жанейро. Страстный мой поклонник”.

Как видим, Островский назвал Тагиева персиянином. Это также является доказательством того, что понятия “перс” и “татарин” в преставлении практических всех тогдашних русских были полностью перепутаны.

В записях от 11 октября можно прочитать о “курьезах цен”, замеченных Островским: “В Елисаветполе сено 80 к. пуд, а виноград – 35 к.; в Баку бутылка молока – 1 р. 20 к., а фотоген – 40 к. пуд (керосин). Под окнами водовозы верхом на ослах с 4 глиняными кувшинами, на гору тянется нога за ногу караван верблюдов, стоит нагнувшись амбал, и его нагружают, как верблюда. (Заменяет ломовых извозчиков.)”.

В среду, 12 октября, Островский осматривал машинный завод Ленца, затем они с братом катались по городу. На следующий день Островские отбыли в Тифлис. А вот 15 октября великий русский драматург, впечатленный Баку, и пошел к Ермакову – отбирать виды нашего города. Отобрал на 6 рублей. Немалая, между прочим, по тем временам сумма. Баку однозначно произвел на Островского сильное впечатление.