«Люблю я Баку. В нем есть что-то особенное, никогда не забывающееся…»

Один из самых ярких представителей русского футуризма, создатель множества неологизмов, чье творчество оставило яркий след в истории мировой культуры и литературы — это Владимир Маяковский.

Имя Маяковского тесно связано с Баку, он несколько раз здесь бывал, а его творчество оказало определенное влияние на развитие азербайджанской литературы XX в.

Семнадцатого февраля 1926 г. Маяковский в очередной раз приехал в Баку. За три месяца до этого он вернулся из большой поездки по Америке и Европе и теперь ездил по СССР, рассказывал о своем путешествии и читал новые стихи.

В Баку Маяковский пробыл неделю. Эти семь дней, что он провел в Баку, стали значительным событием в жизни литературной общественности города. Его выступления, публичные чтения стихов, проходившие в помещении Тюркского государственного театра и Бакинского рабочего театра, в кинотеатре «Рекорд», перед рабочими-нефтяниками в Балаханах, собирали полные залы.

На одном из них он и произнес свою знаменитую фразу, приводившуюся позже многими исследователями творчества выдающегося поэта: «В поэзии форма является содержанием. Если нет содержания — не будет и формы».

За эти дни он не только выступал, но и встречался с участниками литературной группы «Весна», осматривал город, ездил на строительство новых нефтяных промыслов. В тот свой приезд Маяковский укрепил завязавшиеся ранее связи с газетой «Бакинский рабочий». Именно здесь впервые были напечатаны его очерк «Я люблю Нью-Йорк» (из книги «Мое открытие Америки») и стихотворения «Домой», «Вызов», «Богомольное».

Исполненные высокой гражданской страсти стихи поэта-трибуна, впервые прозвучавшие со страниц «Бакинского рабочего», находили в Азербайджане горячий отклик. Их читали, цитировали в заводских и промысловых красных уголках, в клубах и студенческих общежитиях.

То, что Маяковский бывал в Баку, публично читал здесь свои стихи, общеизвестно, но любопытно другое: в одном из номеров «Бакинского рабочего» опубликована статья, в которой дан литературоведческий анализ его бакинского выступления.

В советское время «Бакинский рабочий» был флагманом русскоязычной журналистики Азербайджана. «Бакинский рабочий» — одна из старейших газет на постсоветском пространстве. Как известно, она создавалась как газета большевиков во время первой русской революции. Баку в то время был одним из крупных центров Российской Империи, вторым после Санкт-Петербурга промышленным городом капиталистической России, его порт был самым крупным в империи.

Основное развитие газета получила после апрельского переворота, когда было свергнуто национальное правительство Азербайджана и страна была советизирована. В годы советской власти газета стала официальным органом ЦК, Совета Министров, Верховного Совета республики, одним из влиятельных изданий в Азербайджане.

Во время пребывания в Баку Маяковский ознакомился со строительством нефтяных промыслов и написал об этом очерк «Америка в Баку».

Ярким впечатлением, которое произвела на него благоустраивающаяся столица Азербайджана, он поделился с читателями в очерке «Рождение столицы». В нем Маяковский рассказывает и о том, как неузнаваемо механизировались, вооружались новой техникой бакинские нефтяные промыслы.

Совершая в декабре 1927 г. поездку по СССР с только что оконченной поэмой «Хорошо», Маяковский вновь посещает Баку.

Народный поэт Азербайджана Сулейман Рустам вспоминал об этом так:

«…Появился он неожиданно, никого не известив о своем приезде. Он считал Баку своим родным городом и говорил, что приезжает сюда как в собственный дом. Азербайджанские поэты увидели своего дорогого гостя, когда он пришел в Союз пролетарских писателей, помещавшийся во Дворце азербайджанской культуры…

Мы, азербайджанские поэты, были в восторге от этой неожиданной встречи. Началась оживленная беседа. Маяковский интересовался, какими творческими силами и произведениями мы располагаем, существует ли у нас связь с читателями. Оказалось, что Маяковский довольно близко знал нашу литературную жизнь. Он, говоря об укреплении связей с читателями, в частности, указывал, что надо приучить массу достойным образом ценить художественную литературу. Для этого он рекомендовал нам планомерно устраивать платные литературные вечера…».

Сулейман Рустам вспоминал: «Перед отъездом из Баку Маяковский просил нас присылать ему переводы его стихов на азербайджанский язык и все, что будет печататься о нем в нашей печати».

После 1927 г. Маяковскому не довелось побывать больше в прославленном городе нефти, но Баку продолжал занимать творческое воображение поэта до последних дней его жизни.

«Люблю я Баку. В нем есть что-то особенное, никогда не забывающееся,» — писал он.

У исследователей творчества и биографии Маяковского имеются сведения, что он собирался создать большую поэму о Баку. Истории в сослагательном наклонении не бывает, но можно смело предположить, что это была бы грандиозная поэма. Ее стопроцентно включили бы в школьную программу и, возможно, мнение обывателей об Азербайджане было бы совсем другим…

Со смертью Маяковского оборвались тысячи личных связей, которые он поддерживал с людьми, разъезжая по городам Советского Союза. Но популярность его продолжала расти с невиданной быстротой. Не прошло и двух десятков лет, а Маяковский, как живой с живыми, заговорил с азербайджанцами на их родном языке.

В 1940 г. на торжественном заседании и вечерах, посвященных 10-летию со дня смерти Маяковского, присутствовала и азербайджанская писательская делегация. В нее входили Сулейман Рустам, Дадаш Мамед Ариф, Мамед Рагим, на творчество которых определенное влияние оказали поэзия и литературное новаторство этого необычного поэта, влюбленного в Баку.

В заключение – вышеупомянутый очерк Маяковского «Америка в Баку», опубликованный в 1926 г.:

«Баку я видел три раза. Первый — 18 лет назад. Издали. За Тифлисом начались странные вещи: песок — сначала простой, потом пустынный, без всякой земли, и наконец — жирный, черный. За пустыней — море, белой солью вылизывающее берег. По каемке берега бурые, на ходу вырывающие безлистый куст верблюды. Ночью начались дикие строения — будто вынуты черные колодезные дыры и наскоро обиты доской.

Строения обложили весь горизонт, выбегали навстречу, взбирались на горы, отходили вглубь и толпились тысячами. Когда подъехали ближе, у вышек выросли огромные черные космы, ветер за эти космы выдрал из колодцев огонь, от огня шарахнулись тени и стали качать фантастический вышечный город. Горело в трех местах. Даже на час загнув от Баку к Дербенту, видели зарево. Промысла горели всегда.

Второй раз я видел Баку в 13-м. Несколько часов — от лекции до поезда. Меня повели смотреть город; Каспийское море, сажают бульвар, театр Маилова, Девичья башня, парапет. «Нельзя ли на промысла?» — заикнулся я. — «Бросьте! — отвечали мне. — Чего же там смотреть! Черный, грязный город. Промысла тоже — грязь да нефть. Вот разве что ночью — когда фонтаны горят…»

Сейчас первый же встречный спросил: «Вы видали промысла?» Второй: «Вы уже были в черном городе? Как вам нравится Разинский поселок? Вот побывайте на заводе Шмидта…» Весь интерес города вертится вокруг промыслов. Не только интерес добычи и прибыли, а весь интерес внимания, культуры, подъема.

Черный город. Сейчас уже название «Черный» стареет. Сносятся мелкие отсталые заводики… и вся строительная энергия бросается на расширение, укрепление больших, по последнему слову оборудованных заводов вроде бывшего Нобеля.

Вместо отечественных лачуг с паршивым «дымом отечества» выводятся и растут рабочие поселки, с домами в террасах, с электричеством, на газе. В Разинском, в Романинском и Балаханском поселках уже исчезли чернота и дым.

…В изумлении хожу по промыслам. Вот старая желонная вышка. Прабабка грязи и копоти черного поселка. К ней не то что не подойти в галошах, к ней в лодке не подплывешь. Высоченная обитая дверка для подъема и спуска желонки. Чтоб выволочь ее из скважины, тарахтит машина вроде пароходной лебедки, и 4- 8 человек возятся вокруг всей этой ахинеи, опускают желонку, потом человек на верхушке смотрит, чтоб ее вздернули на нужную высоту; двое, раскачивая, подводят ее на нефтяной бак, и она выплевывает густую грязную жидкость и в бак, и в лицо, и на одежду, и в окрестности. С перерывами течет по открытым желобам в ожидании окурка незащищенная нефть…

Высшее счастье — фонтан… И если у одного забил фонтан, сосед лихорадочно начинает рыть рядом, тут не до американизации добычи, тут не до укрепления. Фонтан надрывался, дав полмиллиона пудов в день и иссякнув, тогда как в правильные месяцы он дал бы миллионы пудов.

Снимайте галоши, выпустите кончики белого платочка и в кремовых (если хотите) брюках шагайте на сегодняшние промысла.

Низенькое игрушечное здание… На высоте аршина от земли щель, из щели длинные железные тонкие лапы, дергающие рычаг глубокого насоса, без остановок выкачивающие нефть в глухие трубы, из труб — в крытый бак. А под крышей мотор сил в 60 (а раньше 90 сил на одно тартание) вертит групповой прибор, сосущий сразу нефть из 20 скважин. По вылизанному полу ходит всего один человек, да и тот может выйти без ущерба хоть на два часа. До революции попробовали глубокие насосы и бросили — слишком долгий способ. Сразу разбогатеть веселее.

Осталось 10-12 насосов. А групповых, «коллективных» — ни одного. Куда ж заводчикам сообща, — передерутся. А сейчас 40 групповых приборов, да еще и приборы-то сами на нашем заводе на 50% сделаны, а первые шли из Америки.

Глубоких насосов 1200, и гордостью стоит тысячная вышка на промысле Кирова… Это из общего количества 2350 работающих вышек. Ненужный дорогой лес вышек снимают, везут на другие стройки.

Делалось не сразу. Ощупью, понаслышке конструировали машины, стоящие по Америке. А когда дорвались до американских, увидели, что наврали мало, а кой в чем и превзошли…».