Иран, 1979: революция, которой никто не ждал

11 февраля 1979 года – из тех дат, о которых историки и политологи будут спорить еще не одно десятилетие. Победа революции, которую мир сначала назвал “антишахской”, а затем – “исламской”, не только подвела черту под историей иранской монархии вообще и династии Пехлеви в частности, но и ознаменовала собой выход на авансцену абсолютно новой силы – политизированного ислама.

Эта революция стала лучшим доказательством, что политическая борьба в странах Востока может и не ограничиваться перечислением разного рода “измов”, изобретенных на Западе, и до сих пор остается классическим примером того, чем может закончиться безоглядная поддержка коррумпированных антидемократических режимов. И еще одним свидетельством того, какой иллюзорной может оказаться “политическая стабильность”, основанная на репрессиях и запретах на все и вся, пусть даже в сочетании с притоком в страну “нефтедолларов”.

“Надежный островок стабильности”

В последние дни 1977 года президент США Джимми Картер с супругой по пути из Варшавы в Дели прибыл в Тегеран – первая пара Америки намеревалась встретить новый 1978 год в обществе шаха Ирана Мохаммеда Резы Пехлеви и его супруги Фарах Дибы: воспоминания о пребывании иранской монаршей четы в Вашингтоне оставили у президента и его супруги настолько приятные воспоминания, что теперь было решено встретиться вновь.

Однако, несмотря на то, что в официальных комментариях и разъяснениях визит президента США в Тегеран выглядел как сугубо частная поездка, наблюдатели не сомневались, что на самом деле речь идет о рассчитанном и весьма важном политическом маневре.

Отношения с Ираном к этому моменту играли в американской региональной стратегии особую роль, и значение этой страны для Вашингтона не исчерпывалось тем, что Иран не поддержал арабское эмбарго на поставки нефти в США – Иран рассматривался вашингтонскими стратегами как реальный противовес Саудовской Аравии и “региональная сверхдержава”, которая в решающий момент была бы способна взять на себя роль и “регионального жандарма”, избавив тем самым США от необходимости делать “грязную работу” в странах Залива.

А в том, что необходимость в ней существует, в Вашингтоне не сомневались ни “голуби”, ни “ястребы”: в мире бушевал “нефтяной кризис”, ставший ответом арабских экспортеров нефти на поддержку Израиля странами Запада. И ситуация, когда министры нефти арабских стран-членов ОПЕК, празднуя принятие этой организацией решения об очередном повышении цен на нефть, исполнили на лужайке фешенебельного отеля в Абу-Даби традиционный бедуинский танец с винтовками, напоминала бы политическую карикатуру, но в 70-е годы все происходило абсолютно всерьез.

В те дни в США обсуждалась возможность военной интервенции в страны Залива, которые весьма эффективно использовали болезненную для западной экономики тактику “нефтяного шантажа”, и официальные заявления, звучавшие в столицах нефтяных монархий, по своему политическому настрою мало отличались от воинственных бедуинских плясок: “У нас нет достаточной огневой мощи, чтобы воевать против тех, чьи ракеты достигли Луны, – заявил тогдашний кувейтский министр финансов Аттики, – но мы не сдадимся. Им придется брать нас силой, но мы и тогда не сдадимся”.

На этом фоне военная интервенция Ирана в Омане, которая предотвратила приход к власти в этой стране откровенно антиамериканского правительства, была для США прямо-таки неоценимой помощью.

Тем не менее в Тегеране имели все основания опасаться за будущее своих отношений с главным союзником и покровителем. В 1976 году прагматичного Джеральда Форда сменил в Белом доме Джимми Картер, которого куда больше волновали вопросы соблюдения демократиии прав человека. А шах Ирана к этому моменту уже успел завоевать репутацию одного из самых жестоких диктаторов современности. “Художества” его тайной полиции – САВАК – приводили добропорядочных обывателей в ужас.

Немецкий студент Бенно Онезорг, застреленый полицейскими в 1967 году во время разгона демонстрации протеста против визита в ФРГ шаха Мохаммеда Резы Пехлеви, считался “святым мучеником” европейских левых интеллектуалов. Десятью годами позже, в 1977 году, когда Мохаммед Реза Пехлеви прибыл с визитом в Вашингтон, на улицах американской столицы развернулось настоящее сражение. Облака слезоточивого газа достигли даже Южной лужайки Белого дома, где в это время Джимми Картер торжественно встречал Мохаммеда Резу Пехлеви. “Телекартинка”, где шах вытирал платком бежавшие по щекам слезы, а Джимми Картер моргал и тер глаза, прошла по экранам едва ли не всего мира.

Для иранцев это было самым лучшим доказательством, что в отношениях Вашингтона и Тегерана наступают не лучшие времена: иначе зачем президент США позволил студентам так бурно протестовать против визита шаха, а телевидению – публично унизить монарха, показав его плачущим? Выросшие в условиях установленной Мохаммедом Резой “политической стабильности”, они просто не могли себе представить, что такие понятия, как “свобода слова” и “свобода собраний”, могут иметь в США иной смысл, чем в Иране.

Однако “частный визит” Картера развеял все опасения. А произнесенный на торжественном ужине президентом Картером тост окончательно расставил точки над i: “Иран, – заявил он, – благодаря замечательному руководству шаха – это надежный островок стабильности в одном из наиболее неспокойных регионов мира. В этом ваша заслуга, ваше Величество, и заслуга вашего руководства, дань того уважения, восхищения и любви, с которыми ваш народ относится к Вам”.

Возможно, президент и сам верил в то, что говорил. Да и шах чувствовал себя в эти дни весьма уверенно. Политическая оппозиция в стране была, по сути, уничтожена, оппозиционные политики либо казнены, либо изгнаны. Еще больше уверенности в собственных силах придавали шаху воспоминания о “белой революции” – прозападных реформах, проведенных еще в шестидесятые годы.

Вынужденный в начале 60-х годов на фоне массовых протестов сторонников исламского духовенства отменить новый закон, признававший пассивное избирательное право, то есть право быть избранными, за всеми гражданами Ирана независимо от религиозной принадлежности, Мохаммед Реза Пехлеви в 1964 году объявил о реформах, получивших название “белой революции”. Они были призваны подорвать экономическое могущество исламского духовенства и нанести удар по самим основам патриархального быта в Иране: конфискация земельных владений родовой аристократии и даже “вакуфов” – земельной собственности мечетей, а точнее, духовных лиц – должна была покончить с феодальными пережитками.

Духовенство вновь вывело людей на улицы, организовав по всему Ирану масштабные акции протеста, однако состоявшийся в 1964 году референдум, несмотря на призывы духовенства к его бойкоту, закончился убедительной победой сторонников шаха. В том же году аятолла Хомейни был изгнан из Ирана и, прожив менее года в Турции, обосновался в Ираке, в Эн-Неджефе.

Реализовывались и амбициозные проекты в градостроительстве: лабиринты узеньких улочек и глинобитные дома сменялись широкими современными проспектами. Мохаммед Реза Пехлеви мечтал возродить былое величие страны, тем более что в США уже говорили об Иране как о “региональной сверхдержаве”. И для начала устроил пышные празднества на развалинах Персеполя – столицы древнеперсидской империи. Словом, накануне грозной зимы 1978-79 годов “павлиний трон” иранской монархии казался незыблемым, как горы Эльбрус к северу от Тегерана.

Но высшей точкой хребта Эльбрус является вулкан Демавенд. Официально он считается потухшим. Но человечество до сих пор еще не научилось отделять потухшие вулканы от “спящих”, тех, где продолжающийся порой несколько тысячелетий сон вдруг прерывается взрывами чудовищной силы.

“Сапог твоего отца тебе велик на несколько номеров”

Впрочем, как показывают исторические хроники, безоблачным иранский политический горизонт представлялся далеко не всем. Уже в 1977 году шейх Ямани, министр нефти Саудовской Аравии, которого не без оснований считают одним из самых проницательных и дальновидных политиков того периода, предупреждал, что шах Ирана неуравновешен психически, и в результате такой политики в Иране вполне возможен приход к власти антиамериканских сил.

Конечно, шейха Ямани нетрудно обвинить в пристрастности: Иран, по сути, лишил Саудовскую Аравию статуса главного “нефтяного партнера”, к тому же перераспределение сил в Заливе, где Саудовская Аравия более не имела статуса бесспорного лидера, не могло не тревожить Эр-Рияд.

Но вместе с тем понятно и другое: амбициозность нового шаха была следствием… самого настоящего “комплекса неполноценности”. Своего отца Резу шаха Пехлеви, человека, обладавшего железным характером и огромной физической силой, он, по отзывам современников, буквально боготворил. Но в то же время, получив власть по наследству и, как сказали бы сейчас, будучи обреченным на роль “политического клона”, не мог не чувствовать, что сравнение с отцом – явно не в его пользу.

Мохаммед Реза, по свидетельству современников, получил слишком европейское образование, ему не хватало решимости, характера, воли, наконец, харизмы. И уж во всяком случае он не забыл, как в разгар протестов против “белой революции”, когда власти решились на крайнюю меру – арест лидера “воинствующих мулл” аятоллы Хомейни, а потом он сам, наследный монарх Ирана, предложил ему свободу в обмен на “хорошее поведение”, добавив при этом: “Не вынуждай меня, чтобы я надел сапог своего отца”. Хомейни ответил: “Сапог твоего отца тебе велик на несколько номеров”.

Более того, многие в Иране не признавали “законной” всю династию Пехлеви – тут слишком хорошо помнили, что Реза хан, позже ставший Реза шахом Пехлеви, начал свою жизнь кавалерийским офицером, а на трон был возведен во многом благодаря интригам британской разведки. И даже пробыв на троне три десятка лет, Мохаммед Реза был вынужден каждую минуту, каждую секунду доказывать, что он действительно шах – пусть даже красавица шахиня Фарах Диба изумляла весь мировой бомонд своими изысканными туалетами, и иранская монаршая чета была в числе главных героев великосветской хроники, на своей родине Мохаммеда Резу Пехлеви далеко не все были готовы считать “настоящим шахом”.

В шестидесятые годы, когда шах провозгласил свою “белую революцию”, обещал либеральные реформы и масштабную модернизацию жизни, на его авторитет работали “оптимистические ожидания” многих иранцев. Однако уже к середине семидесятых оптимизм сменился жестоким разочарованием. Фантастические прибыли от нефти оседали в карманах семьи самого шаха и его приближенных. Усиливалось расслоение общества: доходы от нефти вызывали безудержный рост цен на все и вся, но надежного экономического механизма “перераспределения сверхприбылей” в обществе попросту не было.

И самое главное, реального расклада сил в Иране никто себе не представлял. Западные спецслужбы действовали здесь с известной осторожностью: слишком явная “разведывательная активность” в стране, а тем более “контакты” с вероятными антишахскими силами, могли до глубины души оскорбить монарха. А на фоне явной политической фронды арабских монархий Залива рисковать отношениями с Ираном никому не хотелось: легче было действовать по принципу “стоит – ну и пусть себе стоит” и “не создавать проблемы там, где их можно избежать”. К тому же многие чиновники позже сетовали в своих мемуарах, что информация о “неблагополучии” в Иране попросту не попадала наверх.

Так что вряд ли представлял себе “расклад сил” в собственной стране и сам шах. Как показывает практика всех диктаторских и авторитарных режимов, тут тоже нелестная информация о “неправильном” общественном мнении собственной страны практически не имеет шансов подняться по “командной цепи” до тех структур, где, собственно говоря, и принимаются решения.

Но, хотя об этом не принято говорить вслух, трудно исключать, что куда большую роль здесь сыграли стереотипы мышления. Конечно, и иранские, и иностранные аналитики отдавали себе отчет, что шиитское духовенство является серьезной силой и в политике, и в экономике – без поддержки “мятежных аятолл” Кашани и Хомейни вряд ли смог бы прийти к власти и Мохаммед Мосаддык. Но кто накануне исламской революции в Иране рискнул бы вслух предположить, что муллы могут не только поддержать “чистых” политиков, но и сыграть в политике собственную роль и тем более взять власть в свои руки?

“Шаху грозят серьезные неприятности”

Так или иначе, а вскоре после “новогоднего” визита Джимми Картера шах Ирана, воодушевленный поддержкой Вашингтона, решил дать “последний и решительный бой” единственной существующей в стране “фронде” – радикальному духовенству. 7 января, через неделю после отъезда шаха, иранская газета “Этелаат” опубликовала статью, полную оскорбительных выпадов в адрес аятоллы Рухуллы Хомейни. Который, находясь в Эн-Неджефе, продолжал выступать с гневными антишахскими проповедями, и записанные на магнитофонные кассеты речи мятежного аятоллы ходили по рукам.

Однако эффект оказался обратным ожидаемому. Уже 9 января в Куме, втором по значению религиозном центре Ирана, где находится гробница сестры имама Резы – Фатимы Мосумы (непорочной Фатимы), начались массовые акции протеста против устроенной властями травли Хомейни. Шах ответил привычным способом: полиция попросту расстреляла толпу. Число убитых измерялось тогда сотнями.

Иран к этому моменту уже давно напоминал перегретый котел, и поводом к массовым акциям протеста могло стать все что угодно: от очередного радикального выступления самого аятоллы и до попыток властей противостоять “магнитофонной агитации”.

Тем не менее уже в первые дни после скандальной публикации в “Этелаат” стало ясно, что власти, по сути дела, не контролируют ситуацию в стране, и на сей раз положение не спасают даже испытанные репрессивные меры. В кругах мирового нефтяного бизнеса уже начали проявлять беспокойство: отчитываясь о результатах своей поездки в Тегеран, сотрудник одной из американских независимых компаний заявил без обиняков: “Шаху грозят серьезные неприятности”.

“Протесты каждые сорок дней”

А события в Иране продолжали развиваться по самому драматичному сценарию. Через сорок дней, когда закончился траур по погибшим на митинге в Куме, страну вновь потрясла волна протестов. Шахские “силовики” вновь применили оружие для разгона митинга, и через сорок дней страну вновь охватили акции протеста.

В те же дни шаха посетил британский посол. Монарх, по его словам, выглядел уверенным в себе и, констатировав, что главные его враги – это муллы, заметил, что это “открытая конфронтация”, где “одна из сторон неминуемо должна проиграть”. Понятно, что собственного проигрыша шах не прогнозировал. Впрочем, в конце сентября 1978 года в докладе американской разведки по Ирану прямо указывалось, что шах останется у власти как минимум в течение ближайших десяти лет.

А Мохаммед Реза Пехлеви при этом действовал классическим методом “кнута и пряника”. В июле 1978 года он пошел на частичные уступки, сместив ряд министров и чиновников, в том числе шефа САВАК Нематуллу Насири. Но, вопреки ожиданиям, накала страстей это не снизило. Более того, уступки шаха были расценены как проявление слабости со всеми вытекающими отсюда последствиями.

События в Иране, между тем, приняли трагический оборот. По всей стране прокатилась волна поджогов кинотеатров, где демонстрировались “богопротивные” западные кинокартины. В южноиранском Абадане, крупнейшем центре иранской нефтяной индустрии, в подожженном кинотеатре, двери которого были заперты изнутри, погибло не менее 500 человек. Власти, как того и следовало ожидать, обвинили в этом фундаменталистов. А те в ответ заявили, что поджоги – дело рук агентов САВАК, которые таким образом стремятся скомпрометировать “борцов за веру”.

Так или иначе, именно после абаданской трагедии Мохаммед Реза Пехлеви пришел к выводу, что теперь настало время действовать решительно. 8 сентября он вводит в стране военное положение.

Однако в тот же день на улицы Тегерана выходят участники многотысячной акции протеста. На тегеранской площади Жале (Шахедан), разыгралась трагедия: войска вновь открыли огонь по демонстрантам. Погибли не менее трех тысяч человек.

Теперь демонстрации проходили в Иране почти каждый день. А в действиях шаха все чаще сквозила растерянность. Он отдавал своим генералам противоречивые указания, пытаясь то “успокаивать страсти” и идти на частичные уступки, то стучать кулаком по столу и демонстрировать “железную руку”. Из Тегерана бежали семьи богатых иранцев – тогда большинство из них надеялись на скорое возвращение. Начинается забастовка рабочих нефтяной сферы, и во второй по значению нефтяной державе мира ощущается сильнейший дефицит нефтепродуктов. Прежде всего горючего лишена армия.

Впрочем, осенью 1978 года произошло еще одно событие, которому суждено было сыграть ключевую роль в развитии событий в Иране. Власти Ирака выслали из страны аятоллу Хомейни.

Возможно, там опасались “адекватного ответа” со стороны Тегерана: справившись с волной протестов религиозной оппозиции, шах вполне мог “припомнить” Ираку, что там не один год оказывали гостеприимство его главному врагу. А Иран в те дни был крупнейшим покупателем американского оружия. К тому же в Ираке испытывали понятное беспокойство, какое влияние проповеди мятежного аятоллы окажут на иракских шиитов. Так или иначе, покинув Багдад, Рухулла Хомейни сначала попросил убежища в Кувейте, но власти “нефтяного эмирата” предпочли отказать. Но очень скоро аятолла оказался… в Париже. Перед его дверями постоянно толпились журналисты: на фоне “нестабильности” в Иране аятолла превратился в главного “ньюсмейкера”. К тому же теперь у Рухуллы Хомейни была прямая телефонная связь со своими сторонниками в Иране…

Уже потом, после исламской революции, в печать просочатся шокирующие сведения. Еще в 1974 году у шаха Ирана была обнаружена лейкемия. Диагноз этот поставили французские врачи. По понятным причинам, шах предпочитал держать эту информацию в строжайшем секрете. Однако, похоже, сведения о проблемах со здоровьем у иранского монарха просочились в высшие эшелоны власти в Париже, и там предпочли “подстраховаться”.

Вскоре после переезда Хомейни в Париж события в Иране окончательно выходят из-под контроля. В ноябре 1978 года шах вновь прибегает к “жестким мерам”, объявив о введении в стране военного положения. Однако поставленный во главе его генерал Г.Азхари оказывается откровенно слабым человеком. И уже в декабре 1978 года шах вынужден предложить формировать правительство Шахпуру Бахтияру – представителю той самой “умеренной оппозиции”. Новое правительство, сформированное из “технократов”, было готово выполнить едва ли не все требования оппозиции: вывести Иран из блока СЕНТО, разорвать контракты на покупку оружия у США, прекратить поставки нефти Израилю… К лету 1979 года Мохаммед Реза Пехлеви обещал даже “свободные выборы”.

Появись кабинет с такой программой несколькими годами раньше, и сегодня политический строй в Иране выглядел бы совершенно иным. Однако на сей раз обещанные меры безнадежно запоздали – правительство Шахпура Бахтияра просто никто не воспринял всерьез. А акции протеста все ширились, и все чаще в них принимали участие военнослужащие. Использовать армию для разгона демонстрантов становилось уже невозможно: солдаты отказывались повиноваться приказам, демонстранты без особого труда разоружали целые подразделения. А из Абадана, нефтяной столицы Ирана, спешно эвакуировали сотрудников нефтяных компаний.

Крушение “павлиньего трона”

Развязка событий наступила 16 января 1978 года, когда шах прибыл в тегеранский аэропорт. “Я чувствую себя усталым, мне нужно отдохнуть”, сказал он небольшой группе собравшихся. По официальной версии, он уезжал в отпуск. Отъезд Мохаммеда Резы Пехлеви мало напоминал его бегство из Тегерана в 1953 году, когда монаршая чета оказалась в Риме без денег. Но теперь Мохаммед Реза Пехлеви увозил с собой шкатулку с иранской землей, и все понимали: это перелет в один конец.

С отъездом шаха Тегеран охватило ликование. Гудели клаксоны, мигали фары, на лобовых стеклах красовались портреты Хомейни, экстренные выпуски газет пестрели заголовками “Шаха больше нет!” А демонстранты, в которых теперь никто не стрелял, сбрасывали с пьедесталов огромные конные статуи монархов из династии Пехлеви. А 1 февраля 1979 года на “Боинге-747” авиакомпании “Эйр Франс” в Тегеран вернулся Хомейни. Вместе с ним прибыло и новое правительство – Революционный совет во главе с Мехди Базарганом.

Глава Революционного совета не был новичком в “большой политике” и уж тем более не относился к числу даже “умеренных” сторонников бывшего шаха. Еще в 1951 году Мохаммед Мосаддык назначил его министром нефти, и именно он взял на себя самую зрелищную сторону национализации “Англо-Иранской нефтяной компании”, отправившись на промыслы с новыми печатями и деревянным щитом с надписью “Иранская национальная нефтяная компания”.

Впрочем, полновластными “хозяевами положения” муллы в Иране еще не были. В стране существовали два правительства: одно по-прежнему возглавлял Шахпур Бахтияр, а другое – Мехди Базарган. И, возможно, именно это двоевластие давало сторонникам шаха повод надеяться, что им еще удастся переломить ситуацию. Вечером 9 февраля 1979 года подразделения шахской гвардии напали на учебную базу ВВС под Тегераном, где верх взяли революционные офицеры и курсанты.

В ту же ночь базу окружили вооруженные формирования радикальных исламских группировок – “моджахеддинов иранского народа” и “федаинов”. Уже к утру 10 февраля силы шахской гвардии были разгромлены. А 11 февраля бои между верными Шахпуру Бахтияру подразделениями, с одной стороны, и революционерами, политический спектр которых был весьма разнообразен: от коммунистов до “муджахеддинов”, причем многие из них, такие, как “Федаины иранского народа”, уже тогда заявляли, что не для того избавились от диктатуры шаха, чтобы установить в стране диктатуру мулл. Однако очень скоро все было решено.

Высший военный совет Ирана отдал приказ отвести все армейские подразделения в казармы и объявил о поддержке революции. Это была капитуляция генералов. Мехди Базарган признавался в марте 1979 года: “Нас захлестнула волна событий, и мы внезапно оказались у власти, не успев даже опомниться. Мы были к этому совершенно не подготовлены”.

В эту ночь у посла США в Иране Салливэна раздался телефонный звонок: советник президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский интересовался, удался ли военный переворот. Как утверждают, посол ответил в весьма недипломатичных выражениях, а потом ехидно осведомился: “Перевести на польский?” Еще точнее ситуацию характеризует телеграмма, направленная в Вашингтон военным атташе американского посольства: “Армия сдается. Хомейни побеждает. Уничтожаем секретные документы”.

А Иран медленно вступал в жестокий и кровавый послереволюционный период, когда жесточайшую борьбу за власть повели между собой недавние победители. Очень скоро “Моджахеддины иранского народа” окажутся в жесткой оппозиции режиму Хомейни, Мехди Базаргану придется бежать из страны, переодевшись в женский “хиджаб” и спрятавшись в туалете самолета.

А приезд бывшего шаха 22 октября 1979 года на лечение в США спровоцирует новый акт иранской драмы: уже 31 октября правительство Ирана заявит протест Вашингтону. А 4 ноября сотни студентов, выйдя на демонстрацию под лозунгами “Смерть Америке!”, захватят посольство США в Тегеране, положив начало одному из самых драматических кризисов в истории дипломатии.

Эпопея американских заложников в Тегеране продолжалась 444 дня, вместивших в себя неудачную попытку спецоперации по их освобождению – печально знаменитый “Коготь орла”, десятки раундов “конфиденциальных переговоров” и драматичную “телекартинку”, где американцы сидели с завязанными глазами и связанными руками на посольской лужайке, а иранские “борцы за дело ислама” обещали приговорить их к смерти за шпионаж, если власти США не выдадут новым властям Ирана бывшего шаха.

В конце декабря 1980 года шах покинул США, направившись в Панаму. Вашингтонским дипломатам пришлось “попотеть”, чтобы найти страну, которая приютит бывшего шаха, не опасаясь за судьбу своих граждан в Иране. Потом, уже вмарте 1980 года, он отправился из Панамы в Египет.

Дальнейший ход событий известен: в июле 1980 года в одном из каирских госпиталей скончался Мохаммед Реза Пехлеви – как раз накануне обсуждения вопроса с заложниками в иранском меджлисе. А в ночь с 20 на 21 января 1980 года, когда у стен Капитолия приносил присягу новый президент США Рональд Рейган, самолет с 52 заложниками на борту прибыл на военно-воздушную базу США в Висбадене.

Как уверены многие аналитики, именно история с захватом американских заложников не только обусловила разрыв дипломатических отношений США и Ирана, но и сыграла свою роль во внутриполитической борьбе в самом Иране, по сути, предрешивпобеду тех самых “неизбранных мулл”. История с заложниками “всплыла”, и во время скандала вокруг сделки “Иран-“контрас””. Многие ее подробности остались неизвестными.